Переселенцы - Страница 111

111

Пете не только не следовало дрожать и плакать, но следовало бы радоваться и благодарить судьбу, что его привели к становому в настоящее время, а не прежде или после. Весь этот месяц Соломон Степанович находился в веселом, снисходительном, самом мягком и певучем расположении духа, так что весь подведомственный стан его не мог достаточно им нахвалиться. Такая внезапная перемена объясняется сама собою. Видано ли было когда-нибудь, чтоб человек, проживающий первый медовый месяц супружества, не был весел и вообще не выказывал значительного расположения к снисхождению и мягкости? Соломон Степанович только что женился и был донельзя счастлив. Одно то, что жена принесла ему в приданое восемь душ крестьян и дала ему таким образом возможность самому сделаться помещиком, что было всегда любимейшею его мечтою; сверх того, жена его была молоденькая, хорошенькая и имела, как оказывалось, весьма кроткий, любящий и нежный нрав. Не далее как вчера, сидя на коленях мужа, она назвала его Пипочкой; ласки жены и нежные имена так понравились Соломону Степановичу, что молодая дала себе слово звать мужа не иначе, как уменьшительным именем; в тот же вечер из Соломона сделала она «Салиньку»… становой был в восхищении. Но Петя не подозревал всего этого и потому продолжал замирать от страха и дрожал всем телом. Самому Якову Васильевичу было как будто неловко; он беспрестанно мигал Антону Антоновичу с видом взаимного соучастия, и хотя тот не смотрел на него, но все равно миганье с письмоводителем ободряло Якова Васильева.

– Ладно, Никанор Иваныч, мы еще поговорим, – сказал становой, обратясь к подрядчику. – Садись, брррратец.

– Покорно вас благодарю; я постою, – возразил подрядчик.

– Садись, садись…

– Помилуйте, зачем же это?.. мое дело такое… я могу постоять, Не извольте беспокоиться, я постою.

– Ну, как знаешь, брррратец, как знаешь, – весело произнес становой и обратился к Якову. – Когда поймали? – спросил он, кивая головою на Петю.

– Нынче утром-с… в ригу зашел к крестьянину.

– А! гм! рррраненько, брат, начал! Что ты, как бык, в землю-то смотришь? подыми голову!

Так как Петя не повиновался, то Яков Васильев торопливо взял его одною рукою за подбородок, другою за макушку головы и показал становому бледное, потерянное лицо мальчика, исполосованное потоками слез.

– Гм! раненько, брат, начал, раненько! – повторил становой.

– Мал еще, сударь, по глупости, может статься, – сказал подрядчик, с заметным состраданием поглядывая на мальчика, – может быть, нарочно угнал кто-нибудь… Где еще ему бродяжничать по своей охоте?

– Откуда ты? – спросил становой, пристально взглядывая на бродягу.

– Не… не знаю… – пролепетал мальчик, которого Яков Васильев, повинуясь знакам письмоводителя, все еще держал за голову.

– Ты у меня, смотри, не ври, говори всю правду, а то я тебя заставлю говорить по-своему… Говори, где был перед тем, что пришел в ригу? – подхватил Соломон Степанович.

– Я у нищих… был… – произнес, рыдая, мальчик, – они хотели мне глаза выколоть… я убежал…

– Когда ж ты ушел от них – а?.. да смотри, не врать у меня! – промолвил Соломон Степанович с тем видом, какой был у него до женитьбы и до названия «Салинька».

– Нет, всю… всю правду скажу…

– Ну!

– Я… я две ночи бежал… да еще день бежал, – проговорил Петя, который побоялся броситься в ноги становому и просить у него пощады.

– Хорошо; ну, а до нищих где ты находился? Где они тебя взяли?..

– Я жил у матери… с отцом…

– Должно быть, Соломон Степаныч, – вмешался опять подрядчик, – должно быть, родные нищим его отдали на срок… это бывает…

– Нет, нет, – перебил Петя, горько всхлипывая, – нет! они меня силой у отца отняли… в лесу…

– Ну, это, брат, что-то хитро! Смотри, не врешь ли ты? смотри! Тут что-то не так, Никанор, а? как ты думаешь – а?

– Все может случиться, Соломон Степаныч, – спокойно-рассудительным тоном проговорил подрядчик, – может, отец в ту пору пьян был, место было глухое… Эти нищие, доложу вам, сударь, часто такие бестии бывают, что хуже иного разбойника… Обманывать вас он побоится. Надо думать, так ему случилось, как он рассказывает.

– Я всю правду сказал, – начал Петя, прерываясь на каждом слове, – ничего не утаил… всю правду сказал…

Миловидное, кроткое лицо мальчика, его отчаянье, звук его голоса – все подтверждало искренность его показаний. Сам Соломон Степанович, казалось, смягчился и превратился снова в «Салиньку».

– Ну, а какой ты губернии?.. какого уезда? ты этого не помнишь? – спросил он.

– Марьинское… Марьинское прозывается, – вымолвил Петя, решаясь поднять глаза.

– Гм! Марьинское… – пробормотал становой, потирая лоб и как бы отыскивая в памяти своей такую губернию, или уезд. – Да может: быть, так село прозывается, где жил отец твой?

– Да, Марьинское… деревня, где мать и отец; они оттуда увели меня, – сказал Петя и снова заплакал.

– Что ж мне с ним делать, я, право, не знаю? Где ее отыскивать, эту деревню? Антон Антоныч, пометь деревню «Марьинское» на всякий случай для отправки с ним в земский суд: может, как-нибудь там и отыщется, как пропечатают объявление о поимке; а до того времени одно остается сделать: записать его в список «непомнящих родства».

– Жаль, Соломон Степаныч; мальчик-то, кажется, смирный… Так пропадет, ни за что, – произнес подрядчик.

– Да что ж с ним делать-то, братец? делать-то больше нечего…

– Можно на поруки отдать кому-нибудь; коли доброму человеку попадется – не пропадет!

– Да кто ж его возьмет? кому он нужен? Вишь, слабый, маленький, кому он нужен?

111