Переселенцы - Страница 35

Они встали и проворно пошли к околице. Не дойдя еще до конца улицы, они встретили двух мальчиков, которых звала бабушка, сидевшая у избы.

– Ребята, не видали вы, не пошел мой Петрушка с ребятами в ночную?

– Нет.

– Кто же в ночную-то поехал?

– Двое: Костюшка Дорофеев да Васька Кузнецов, только одни и поехали…

– Чай, дядя Степан с ними, – с живостью подхватил один из мальчиков.

– Знамо, с ними; да ведь она про ребят спрашивает…

– Ах ты господи, творец небесный! да где ж он? – произнесла Катерина взволнованным голосом.

– Ты это о чем, касатка? – спросила, подходя к ней, старуха, сидевшая на завалинке и призывавшая мальчиков.

– Да вот, тетушка, парнишка пропал у меня, – начала Катерина, оглядываясь вокруг и прислушиваясь к каждому крику, срывавшемуся время от времени с отдаленных полей, – боюсь, не прилучилось бы чего, невесть куда делся…

– И-и, касатка, чему случиться! Ведь он с отцом ушел, – спокойно возразила старуха.

– Как, с отцом? Когда?

– Да ноне, вечером… Тетка Арина в рощу ходила; идет оттуда, а они идут… Прошли, говорит, лугом-то, да в овраг и схоронились…

– Вишь, матушка, а ты сумневалась! – сказала Маша, – я говорила: ничего!

– Да разве отец-то не привел его? – спросила старуха.

– Он сам не приходил, самого дома нет, – сказала Маша.

– Что ты, касатка? он давно дома; его давно видели! – возразила старуха. – Эй, невестка, а невестка! – крикнула она, обернувшись к избе.

– Ась? – отозвался дребезжащий голос, по которому присутствующие узнали востроглазую запевалку.

– Ты, никак, говорила, Тимофея, Катеринина мужа, встрела?..

– А что?

– Да вот, говорят, дома его нетути… С ним парнишка-то его был?..

– Нет, один шел… да добре очень уж хмелен, бормочет невесть что… не разберешь ничего… расшибся, говорит, в вертеп упал… Какой, я чай, должно быть, по дорогам валялся. Нет, парнишки с ним не было…

С последними словами Катерина, волнение которой возрастало с каждой секундой, повернулась к дому и пошла быстрее прежнего. Маша, следовавшая за нею, несколько раз забегала вперед и с удивлением поглядывала на мать: дыхание Катерины было так тяжело и порывисто, что слышалось в десяти шагах. Она не могла дать себе отчета в том, что чувствовала; ей хотелось только более, чем когда-нибудь, увидеть своего Петю. Вопреки ободрительным мыслям, которыми старалась она подкреплять себя, смутное, но тягостное предчувствие чего-то недоброго теснило ее сердце и волновало кровь. Шаг ее постепенно ускорялся, и, наконец, в некотором расстоянии от избы она бросилась бежать. Минута – и она была в избе; еще минуты довольно было ей, чтоб убедиться, что мужа там не было. Она выбежала на двор и без оглядки пустилась к риге.

Тимофей лежал у ворот в том же положении, как мы его оставили. Надо думать, в первую минуту своего падения в вертеп он не почувствовал, как сильно расшибся; этому способствовал отчасти, может быть, и хмель; и, наконец, в первую минуту ушиба часто не так страдаешь, как после. Боль в груди его, вероятно, только теперь начинала сказываться; он стонал, как умирающий. Подбежав к нему, Катерина оглянулась вокруг; этот взгляд убедил ее, что Петруши здесь не было. При этом она совершенно как будто растерялась, бешено бросилась на мужа и с силою, которая дается в минуты отчаянья, подняла его, как тряпку.

– Где Петя?.. – крикнула она, прислоняя его к воротам, – где Петя?.. – повторила она, вцепляясь ему в рубашку, которая заходила из стороны в сторону вместе с Лапшою; – где… Говори, говори!..

– Матушка… – простонал Тимофей, подгибая колени.

– Где сын? где Петя?.. – снова закричала она, бешено встряхивая его.

Маша бросилась было к матери, думая удержать ее, но та оттолкнула ее и снова приступила к мужу, требуя от него ответа.

– Не знаю… ничего не…

– Врешь, разбойник! тебя видели с ним!.. Говори… говори! задушу!.. – кричала Катерина в каком-то бешеном исступлении.

Рыдания заглушили вдруг голос Тимофея, и он произнес едва внятно:

– Они денег… денег посулили.

– Кто? – вымолвила Катерина, у которой пробежал холод в волосах.

– Нищие…

– Где ж Петя?.. – пробормотала она, опуская руки, которые как будто вдруг отнялись у нее.

– Они увели… силой отняли…

Страшный, раздирающий душу вопль вырвался из груди Катерины; она схватила себя за волосы и вдруг бросилась бежать, как сумасшедшая, к улице, не переставая кричать на всю деревню:

– Батюшки! парнишку украли! Спасите, родные! помогите! Парнишку увели… силой отняли!.. спасите! увели!..

Крики эти, раздававшиеся еще звонче посреди ночного затишья, мгновенно всполошили баб и мужиков, остававшихся на завалинках; на улице послышались голоса и торопливый шум шагов.

Выбежав на улицу, Катерина вторично вырвалась из рук дочери, которая старалась удержать ее, и прямо кинулась в контору. Ее вопли и крики переполошили точно так же маленькое народонаселение, наполнявшее клетушки дворовых; в один миг все показались в дверях; минуту спустя густая толпа, которую увеличивали прибегавшие с улицы, обступила плачущую навзрыд Машу. Один из первых, который подбежал к ней, был Иван обойщик. Узнав, в чем дело, он тотчас же бросился в контору.

Он застал там двух писарей и еще старика, которые всячески старались втолковать Катерине, что Герасим Афанасьевич в городе и приедет не ранее завтрашнего дня; но она продолжала рыдать и биться; она говорила, что надо послать в погоню за нищими, послать сейчас же: иначе разбойники уведут мальчика на край света; наконец, с помощью Ивана, который более других хлопотал около нее, Катерину кое-как уговорили и вывели на свежий воздух. Она казалась теперь совершенно уже обессилевшею. В один этот час истратила она, по-видимому, всю энергию и силу, которые поддерживали ее целую жизнь. Если б не Иван и Маша, она вряд ли даже могла бы держаться на ногах; голова ее с разбросанными в беспорядке волосами безжизненно свешивалась набок; рыдания разрывали грудь, и потоки слез струились по щекам ее.