Переселенцы - Страница 54

– В ночь, сударь, схватило; думали, уж совсем помрет, – сказала она, – сначала на грудь жаловался: «дух, говорит, не переведу», потом и весь разнемогся, отнялись руки и ноги; даже владать ими не может…

– Ну, а теперь как? – заботливо спросил помещик.

– Теперь как словно полегчило маленечко; заснул.

– Тсс… ну, так оставь его, пускай спит! – шепнул Сергей Васильевич, останавливаясь у дверей клетушки, – Странно, что это так вдруг случилось… Впрочем, я вчера еще заметил: он был не совсем здоров.

– Он уж давно, сударь, на грудь жалуется, – возразила Катерина. – Пять дней тому, как мальчика-то моего… вот что я вам, батюшка, сказывала… он в овраг упал, расшибся добре… должно быть, не через это ли теперь мучится…

Сергей Васильевич приказал дать знать, когда Лапша проснется, и вышел на улицу.

– Надо будет тотчас послать в уездный город за доктором, – сказал он, оборачиваясь к управителю.

– Слушаю-с… Осмелюсь только доложить, Сергей Васильевич, напрасно, сударь, изволите себя беспокоить: доктор ничего здесь не сделает… напрасно деньги отдать изволите.

– Прекрасно! пре-е-красно! – воскликнул с горячностью Белицын. – Надо, следовательно, предоставить этого человека на произвол судьбы: пускай он страдает, пусть умрет даже – не так ли, а?.. Это удивительно, что за народ! Удивительно, удивительно! – подхватил он, досадливо надвигая на глаза пастушескую шляпу.

Герасим Афанасьевич замялся.

– Я, то есть, в том рассуждении, Сергей Васильич, что они доктора не послушают, – сказал он, – уж это, сударь, народ такой; никаким манером не сообразишь с ним… Эти случаи уж бывали: доктор скажет, то и то надо исполнить – они ничего этого не сделают; уж это, сударь, верно! Они пойдут к какой-нибудь ворожее, своей же бабе, ей поверят, а доктора ни за что, сударь, не послушают.

– Но ведь должны же они понимать, что доктор человек ученый, что он всю свою жизнь занимается лечением, тогда как баба какая-нибудь ничего не смыслит и только плутует…

– Они этого, Сергей Васильич, не берут в рассужденье. Иной втрое передаст против того, что взял бы доктор… да дело не в счете; положим, хошь бы через эфто какую пользу себе получил, а то ведь другой раз на всю жизнь несчастным остается… и все-таки, сударь, пойдет скорее к ворожее, чем к доктору. Вот, я вам доложу, прошлую осень какой был случай: вижу я, захромал кузнец; поглядел – так, рана маленькая от обжоги; приложил я ему сала; через три дня совсем заживать стала; прошла неделя – не видно кузнеца; спрашиваю, говорят: ноги лишился. Я к нему; точно: ногу, как бревно, разнесло, смотреть так даже ужасно… Что ж? ведь признался: у ворожеи был; «думал, говорит, скорее заживет!» Она возьми да и намажь ему рану-то скипидаром – просто всю ногу разъело! Насилу, сударь, вылечили… То ли еще делают! купорос к ранам прикладывают, мышьяком присыпают…

– Это ужасно! – сказал Сергей Васильевич, раскланиваясь очень сухо с проходившими мимо него бабами и мужиками и как бы желая дать почувствовать, что не совсем-то ими доволен. – Так, однако ж, никак нельзя оставить, – примолвил он, – этак вся деревня превратится в калек.

– Выздоравливают, сударь! – спокойно возразил Герасим. – Русский человек крепок! Благодаря бога, у нас в Марьинском все теперь здоровы, кроме вот Тимофея, и между тем все, сударь, спокон веку у ворожеек лечатся…

– Это не резон! Если до сих пор не произошло несчастия, то можно ожидать его. Надо будет непременно принять меры, – примолвил Сергей Васильевич тоном, который показывал, что он сильно углубился в самого себя.

Вернувшись домой, он прошел прямо в кабинет, взял лист бумаги и надписал сверху: «Проект марьинской больницы» и принялся выставлять цифру подле цифры. Предположено было сначала устроить десять постелей. Но заключительный счет, в который вошли расходы постройки, наем фельдшера, покупка медикаментов и содержание больных, был так велик, что число постелей убавлено было тотчас же наполовину. Цифра все-таки превышала ожидания Сергея Васильевича; но это его не остановило: набросав карандашом легкий план постройки, он понес его к жене. С первых слов мужа Александра Константиновна протянула ему обе руки свои.

– У тебя всегда такие славные идеи, Серж! – сказала она радостно, глядя ему в глаза. – Я сидела здесь и думала именно: что, если б все мы жили больше в своих деревнях, ближе бы знакомились с сельским бытом… сколько добра можно сделать! сколько пользы! И как все это легко: стоит только чуть-чуть себя принудить. Принужденье даже совсем нетрудное: сельская жизнь имеет также свою приятную сторону, свою поэзию… Вот хоть бы теперь эти безделицы! – присовокупила она, приподымая пеструю ситцевую шапочку, предназначавшуюся для младшего ребенка Катерины. – Ты представить себе не можешь, сколько мне это доставляет удовольствия!.. Одна мысль, что бедные. эти люди; будут счастливы, радует мое сердце., Ах да, кстати: что поделывают наши proteges?..

– У наших proteges не совсем ладно…

– Ах, боже мой! что ж такое?

– Тимофей очень болен…

– Qu'arrive-t'il a Timothee? – оживлением спросила гувернантка.

Сергей Васильевич рассказал о прогулке своей и передал все слышанное от Катерины. Участие, выказанное при этом гувернанткой, сделало бы величайшую честь ее доброму сердцу, если б не было чересчур уже сильно. Она слушала Сергея Васильевича с таким же почти выражением, как должен был слушать Тезей рассказ о несчастиях сына своего Ипполита. Она предложила сделать тотчас же для больного de la tisane, а в ожидании этого снадобья послать ему чашку бульона; но Сергей Васильевич сказал, что все это лишнее, что он сделал уже самое необходимое распоряжение, а именно, послал за уездным лекарем.