Переселенцы - Страница 62

– Что ей с тобой делать? Вишь, она тебя сама отдала, – сказал нищий.

– Нет, нет, она не отдавала! – вскрикнул Петя, снова ударяя себя кулаком в грудь и горько всхлипывая, – она ничего этого не знает, дедушка. Взмилуйся, отпусти Христа ради…

– Ладно; потом поговорим; теперь недосуг; вставай!.. Да ну же, ну, вставай, говорят, вставай! – промолвил Верстан, приподымая мальчика на ноги и схватывая его за руку.

Видя, что нет уже никакой надежды умолить нищего, Петя стал защищаться; он неожиданно припал зубами к руке, которая его держала; но в ту же секунду нищий схватил его за волосы и, высвободив руку, нанес ему несколько ударов.

– Это так только тебе, для первого разу, – сказал Верстан, схватывая его опять за руку, – со мной расправа короткая: пикни только – не так отделаю! Я ти покажу, какой я такой дедушка! Нутка-сь, укуси-ка теперь, попробуй… Ах ты, волчья снедь ты этакая! Да ну, пошевеливай ногами-то, пошевеливай, полно валандаться!

Петя понял, что сопротивление напрасно; он перестал упираться ногами и пошел за нищим, заслоняя левою рукою лицо, в которое били ветки кустарников. Грудь его разрывалась на части от усилий подавить рыдания: он ничего не знал о том, куда его ведет нищий и для какой цели, – неизвестность наполняла страхом встревоженную душу мальчика. Каждый раз, как Верстан останавливался, чтоб сообразиться с дорогой, сердце Пети билось так сильно, что захватывало ему дыхание; ему тотчас же представлялось, что нищий хочет убить его и высматривает удобное место. Но Верстан продолжал путь; ужас ребенка рассеивался и снова уступал место отчаянью; он старался понять, что могло заставить отца и мать отдать его нищим? что он сделал такое? чем провинился? – и ничего не мог придумать. Настоящая цель и будущее его назначение не приходили ему в голову; а если и представлялась мысль жить с нищими, то она казалась ему хуже самой смерти. Вздрагивая всем телом и не переставая горько, но тихо плакать, Петя почти бежал за нищим, который ускорил шаги, как только выбрался из леса.

От леса до Чернева, куда направились они, было версты четыре, не больше; но Верстану хотелось, видно, сократить путь: он вскоре бросил проселок и пошел целиком, полями. Он не боялся сбиться с пути, хотя шел этими полями всего во второй раз; сорок лет бродячей жизни изощрили его зрение и сделали его наблюдательным; более или менее возвышающаяся линия местности над горизонтом, куст, чернеющий в стороне, межа – все это было замечено им, когда он шел в лес, и служило теперь верным маяком. Так достиг он большой черневской дороги; влево всего в ста саженях, начинались избы Чернева, окутанные какой-то мрачной, угрюмой темнотою. Было так тихо, что можно было думать, деревня необитаема. С этой стороны Верстану не предстояло опасности; он не пошел, однако ж, улицей, а пересек дорогу и продолжал путь, придерживаясь прямого направления.

Немного погодя он и спутник его очутились на краю обрыва. Звезды, покрывшие небо, мигали кое-где на дне обрыва и давали знать, что там вода.

– Дедушка, куда ты ведешь меня?.. Дедушка! касатик! я все сделаю… все сделаю! только ты не топи меня! – замирающим голосом произнес мальчик, припадая к нищему, который все еще держал его коренастою своею рукою.

– Кабы топить тебя была надобность, так бы далеко не вел, – возразил Верстан успокоительно.

Сказав это, он начал спускаться, ощупывая землю концом палки; другая рука его продолжала держать мальчика. По прошествии нескольких минут он уже стучал в низенькую дверь знакомой нам мазанки. Надо полагать, Грачиха была предупреждена касательно такого позднего посещения. Она застучала деревянным засовом и отворила дверь, как только услышала голос нищего. Ей, повидимому, известна также была цель ночной его прогулки: увидя мальчика, она не выказала ни малейшего удивления.

– Слышь, тетка… что, тот, ну, знаешь? здесь он?

– Нетути, спровадила! – отвечала Грачиха.

– Ну и ладно, не пущай его… ну его совсем! – сказал Верстан, толкая мальчика в избу.

Грачиха выглянула за дверь, с минуту постояла на пороге, как бы прислушиваясь к чему-то извне, потом вернулась в сени и плотно задвинула деревянный засов. Из избы слышался уже козлячий голос и дребезжащий хохот слепого Фуфаева. Он поспешил выйти навстречу товарищу. Кроме него, в первой половине избы находились также дядя Мизгирь и Миша; последний сидел в темном углу и с любопытством смотрел на приведенного мальчика, который стоял ни жив ни мертв.

– Ну, паренек-то не то чтоб оченно… малый-то невеличек, – и сказал Фуфаев, быстро ощупывая ладонью заплаканное лицо Пети.

– Ничего, годится! – грубо вымолвил Верстан.

– Знамо годится, подрастет!.. – проговорил Мизгирь, осклабляя свои беззубые десны.

– Вестимо, подрастет, – подхватил, смеясь, Фуфаев, – особливо, коли Верстан станет его вытягивать… я чай, уж небось вытянул?

– Такой-то пропастный, кричать было зачал…

– Это с радости, что тебя увидал! Слышь, малый: «на то, скажи, мол, дедушка, и голос дан человеку, чтобы кричать на радостях!» А то как же? Ничего, точно: невеличек паренек; и то надо сказать: цена ему невеличка; будь он с мизинец, и то своей цены стоит. Ну, паренек, ступай! – примолвил, посмеиваясь, Фуфаев, – нечего тебя много ощупывать: даровому коню в зубы не смотрят.

– Только у меня, смотри ты, смирен будь! – перебил Верстан, пропустив мимо ушей замечания товарища и обращаясь к Пете, который, казалось, замер на своем месте, – я шутить не люблю.

– Врет, врет, паренек, не верь ты, ему, – воскликнул Фуфаев, – дедушка у нас добрый; добрее его в целом свете нетути… Что хоть делай, за все угощать тебя станет; угощенье-то знатное какое: нонче угостит из двух поленцев яичницей, завтра даст отведать дубовых пирожков с жимолостным маслом…