Переселенцы - Страница 68

– Но что же такое? – спросила жена, тревожно следя за движениями мужа.

– Не беспокойся, мой друг, ничего не произошло особенного… я так, меня. возмущает… Представь себе, – подхватил Сергей Васильевич, – представь: опять этот мужик! опять он!.. это уж, наконец, действительно хоть кого возмутит!.. Опять он, опять этот мужик! – заключил Сергей Васильевич, бросаясь на диван и досадливо подпирая голову ладонью.

– Но что же такое случилось? – снова спросила Александра Константиновна.

– Oh, je suis horriblement ennuye, ennuye et decourage в одно и то же время! – воскликнул помещик, мотая головой. – Это в самом деле ужасно: опять он! опять тот же мужик!..

– О ком ты говоришь? Я, право, не понимаю, какой мужик?

– Да все тот же! тот! Неужели ты не помнишь? Это, кажется, не так, однако ж, давно случилось… Одним словом, помнишь, недели полторы назад, когда мы ходили гулять в любимую мою рощу…

– Ну да, да!

– Помнишь, мы поймали мужика, нашего Марьинского мужика, который рубил огромную березу.

– Ах да, да! он еще так испугался…

– При тебе, кажется, дело было, – с жаром подхватил Сергей Васильевич, – помнишь, как бросался мне в ноги, как просил, как умолял, чтоб я простил его, как клялся и распинался, что никогда, во веки веков с ним этого не случится… Я простил его. Помнишь, как даже я мягко, ласково, можно сказать, с ним обошелся… я даже не бранил его; напротив, я всячески старался внушить ему… Я даже сжалился над ним, когда он сказал мне, что решился рубить это дерево потому, что не было у него денег на лучины, я дал ему целковый… Кажется, довольно – а? Что ж, ты думаешь, он сделал – а? Ну как, как ты думаешь?

– Право, не знаю…

– Je vous le donne en cent, je vous le donne en mille!

– Что же он такое сделал?

– А вот что сделал: сегодня, не далее, как час назад, он снова попался – и в чем? где? как ты думаешь? Он снова рубил дерево! – подхватил с возрастающею горячностью помещик, – рубил березу, и что всего ужаснее, рубил подле самого того дерева, у которого мы поймали его! Александра Константиновна сложила руки и подняла прекрасные глаза свои к небу. Француженка всплеснула руками.

– Quelle ingrrrratitude! – сказала она.

Даже маленькая Мери, слушавшая отца с любопытством, свойственным ее возрасту, и та даже получила, казалось, самое невыгодное мнение о душевных свойствах Марьинского крестьянина.

– Comme il est vilain, cet homme! – сказала она, надувая губки.

– Не правда ли! – воскликнул Сергей Васильевич, – это в самом деле ужасно! это значит: нет в человеке ни стыда, ни совести! Поступок этот возмутил меня донельзя…

– Полно, Serge; ты все это принимаешь слишком к сердцу… cela t'echauffe, – ласково сказала жена, – по-моему, сердиться решительно не стоит. Я бы на твоем месте распорядилась вот как: приказала бы старосте и еще другим старшим взять этого мужика, отвести его в рощу и на том самом месте, где он срубил дерево, заставить его своими руками – да, своими руками, посадить три березы – вот и все. Что с ними церемониться! он этого не стоит!.. Да и береза не стоит, чтобы ты сердился.

– Вот все вы, женщины, таковы! все вы поверхностно так судите! – произнес Сергей Васильевич. – Неужто, ты думаешь, в этом деле меня сердит то, что срублена какая-нибудь береза? Дело вовсе не в березе; дело в моральной стороне вопроса. Насажай теперь этот мужик хоть сто, тысячу берез – факт, факт его бесстыдства и недобросовестности все-таки будет существовать! И, главное, знаешь ли что? больно, что такие факты не исключение! – подхватил он тоном рассудительным, хотя огорченным, – да, не исключение! На каждом шагу почти встречаешь повод к разочарованию! Я совсем почти разочаровался! Не странно ли, в самом деле, что чем больше выказываешь снисхождения, чем ласковее, внимательнее обходишься, тем хуже: все это обращается тебе же во зло… Горько сознаться, а это так! Особенно больно встречать эту неблагодарность… потом это ханжество. Посмотри, например: мужик работает на барщине, работает он вяло, неохотно, точно по принуждению какому-то… ты показался, он сейчас принимает другой вид, хлопочет, суетится – словом, желает показать, что рад для тебя работать – и все так! везде это притворство, это явное равнодушие к пользе барина, который между тем только и думает, чтоб сказать им что-нибудь ласковое. Я не требую от них невозможного, не требую, например, деликатности: деликатность есть уже следствие утонченного образования, и смешно даже было бы ее требовать! Но не вправе ли я ждать благодарности? Это чувство так натурально: оно уже, так сказать, в самой природе человека; но даже этого чувства, именно благодарности, я нигде не встречаю! А кажется, после того, что я для них делаю… Но, впрочем, что говорить! Дело в том, что это ужасно! Я совершенно разочаровался! Я, право, начинаю даже падать духом, – заключил Сергей Васильевич, приподымаясь с дивана и снова принимаясь расхаживать по комнате.

Александра Константиновна не возражала; к великому сожалению, она не находила ни одного факта, который по силе своей мог бы смягчить мрачное воззрение Сергея Васильевича и примирить его несколько с сельской жизнью; ей хотелось, однако ж, его рассеять; но как и чем рассеять? Она сама хандрила, сама скучала; благодаря несносной дождливой погоде сельская жизнь, о которой она так горячо мечтала в Петербурге, начинала ей самой казаться невыносимою; она только скрывала это от мужа и всячески даже старалась ободрять его. Воспользовавшись минутой, когда Сергей Васильевич, продолжавший ходить по комнате, стал к ней спиною, она мигнула Мери и указала ей на отца; девочка тотчас же соскочила со стула, подбежала к отцу и начала к нему ласкаться. Сергей Васильевич остановился, но только на минуту; он рассеянно провел рукою по голове ребенка, потрепал его за подбородок, раза два вздохнул, подошел к окну и задумчиво стал глядеть на двор.